Предисловие Ольги Алфёровой
25 октября 2012 года на обложке газеты «Тарский курьер» появилась фотография очередной страшной находки, обнаруженной при прокладке водопровода у печально известного дома на 11-й Линии в Таре. В опубликованной в этом же номере статье Сергея Мальгавко сообщалось, что поднятые ковшом экскаватора с двухметровой глубины человеческие кости и черепа с пулевыми отверстиями были «закопаны обратно».
Однако события привлекли внимание следственного отдела, и через неделю останки людей были повторно потревожены. Судебно-медицинская экспертиза установила, что отверстия в черепах – пулевые, а срок пребывания костных останков в земле составляет не менее 50 лет. Это позволило следователям закрыть дело за давностью.
С тех пор о судьбе выкопанных останков – полная тишина...
Сергей Мальгавко – «Возражений нет?»
В минувшую субботу экскаватор предприятия «Тараспецстрой» рыл траншею для укладки водопроводных труб на ул. 11-я Линия и наткнулся на массовое тайное захоронение расстрелянных жертв политических репрессий в нашем городе.
Техника разворошила своей когтистой механической рукой прошлое, а свидетели вскрытия стихийной братской могилы растерянно стояли вокруг останков из груды человеческих костей и черепов, извлеченных вместе с глиной с двухметровой глубины, и не знали, что делать с этой страшной находкой.
Единственное на данный момент достоверно установленное место захоронения расстрелянных в Таре – район дома №1В по 11-й Линии
Было очевидно и без экспертизы пулевых отверстий в черепах – палачи убивали своих жертв выстрелами в затылок. Видимо, расстреливаемых раздевали перед смертью, так как вместе с грудой человеческих костей из ямы были извлечены и останки истлевшей обуви и части одежды. И не только раздевали, но и ставили на колени, чтобы убить одной пулей, приставив дуло винтовки или пистолета вплотную к затылку.
Закройте глаза и поставьте себя на место человека, которому через несколько секунд хладнокровно вобьют пулю в голову… Эх, если бы мы почаще ставили себя на место других людей!
Кто-то из молодых рабочихводоукладчиков стал фотографировать черепа на сотовый телефон. Его более старший коллега промолвил: «А ведь среди убитых может быть кто-то из наших предков…».
Вышли на улицу жители ближайших домов, стали припоминать, кто и когда находил на своих огородах, при рытье канав и погребов похожие захоронения.
Ранее здесь, за территорией бывшего кирпичного завода, недалеко от места страшной находки находился скотомогильник. Вывод напрашивался сам собой: к убиваемым жертвам относились как к скотам. Или тех, кто расстреливал, доносил и предавал, нужно называть скотами?
Скоро исполнится сто лет, как наше общество разделилось на красных и белых, на тех, кто считает себя правым карать и миловать, примыкающих к ним подхалимов и лицемеров, и тех, кто унижен, оскорблен и должен безропотно подчиняться воле самодуров новейшего времени, возомнивших себя хозяевами жизни.
Улица 11 Линия города Тары на Google-панорамах
По сути ничего не изменилось со времен гражданской войны и истребления политически несогласных в 30-е годы. Власть, что тогда отдавала расстрельные приказы, сменила кожаные тужурки и черные воронки на европейские костюмы и дорогие служебные иномарки, красный флаг на триколор, а ее приспешники вновь держат нос по ветру, угодничают – говорят нужные слова на трибунах и в телестудиях, поддерживают и одобряют, прогибают спины и глубоко презирают всех, кто ниже их рангом и статусом. Поиск врагов продолжается. Люди шепчутся, живут с оглядкой, боятся потерять работу из-за одного неосторожно произнесенного вслух слова. Раньше за инакомыслие и протест – расстрел, теперь народ страшится потерять работу и оказаться на краю нищеты. Власть провоцирует людей становиться подлецами. Стань чуть-чуть сволочью – будешь в шоколаде, поступись принципами – получи должность, услужи – будешь жить сытнее, чем сосед. Живые люди – ресурсы, наравне с нефтью и газом, строительный материал и электорат, цена жизни человека – грош, его достоинство и вовсе можно не брать в расчет. Прошлое сидит в нас, не отпускает, преследует…
Может, поэтому молодые рабочие и жители ближайших домов возрастом постарше, как, впрочем, и автор этих строк, не знали, стоя над разверстой могилой неизвестных мучеников, что делать. Надо ли сообщать о страшной находке? Куда? Кому? В полицию? МЧС? Санитарную службу? Администрацию города? Надо бы трубить во все колокола, будоражить общественное мнение, настаивать на перезахоронении останков по христианским обычаям… Но кому это надо? Обществу? Власти?
Вопрос не такой простой, как кажется. Прямо или косвенно, но попытка ответа на него приводит к серии других злых и неприятных вопросов. Какова цена человеческой жизни сегодня? Разве в 21-ом веке она стоит больше, чем в годы репрессий? Кого сегодня растрогают чувства отдельно взятого человека? Кто будет заниматься прахом убиенных в 30-е, если нет сострадания к живущим ныне, если у нас даже тела погибших в автомобильных авариях оказываются бесхозными и по несколько часов лежат на обочинах, потому что ни одна служба города не берется доставлять их в морг. А если человек без родственников, то и похоронить по-человечески будет некому.
Перезахоранивая останки, придется докапываться до правды. Но правда о прошлом невольно будет проецироваться на ложь в настоящем. Мы боимся глаза в глаза называть вещи своими именами. Это – невыгодно, не прибыльно, по-прежнему опасно! Вот и над костями жертв репрессий постояли люди, повздыхали и решили – закопать обратно. Одна из женщин промолвила: «Мы пригласим сюда священника, пусть проведет панихиду в память убиенных…»
Никто не возражал против такого решения.
В продолжение темы: воспоминания Марка Ефимовича Югова, чья семья была репрессирована в 30-е годы и выслана на Кулай.
Костя-животновод
Пожелтевшие страницы с воспоминаниями принесли в редакцию родственники тарчанина Марка Ефимовича ЮГОВА (1909 1993 г.). Его молодость пришлась на 30-е годы, когда в стране шла коллективизация, а несогласных с политикой партии ссылали туда, как говорили в народе, куда Макар телят не гонял.
Репрессии затронули и семью Марка Ефимовича. Одна из глав его рукописи посвящена судьбе младшего брата Константина.
«Был у меня братишка Костя, на три года моложе меня. Любил возиться с телятами, ягнятами. Зимой, бывало, отелится корова. Куда девать теленка: слабого, беспомощного? Не оставлять же его в холодной стайке? У сибирских крестьян было принято новорожденных телят и ягнят держать в теплой избе. Отгородят закуток около русской печки, настелят сена или соломы и там держат их, пока малыши не окрепнут.
Костя как увидит теленка, так и не отходит от него. И если ягненок народился, первым об этом узнает Костя. Бывало, зайдет кто-нибудь из соседок к нам, увидит брата возле живого уголка и говорит: «Ну, Костя, будешь ты животноводом…».
Не пришлось Косте заняться любимым делом.
Зима 1930 года. Жутко вспоминать. Выгребли у нас из амбара все до зернышка, увели со двора всю живность, а нашу семью сослали на Кулай. Как переживал крушение своих надежд Костя, не знаю.
Завезли нас в глухомань, в урман, за болота и оставили на снегу. Хотите – живите, хотите – погибайте. Чтобы не заморозить детей, пришлось отцу браться за строительство дома. Он свалил несколько деревьев, обрубил сучья и из более крупных веток поставил шалаш. Обвалил снегом стены, а на «пол» постелил все, что у нас было. Там мы спали, плотно прижавшись друг к другу, не снимая верхней одежды. Отец вставал рано утром, разжигал костер и согревал на нем наши валенки, после этого вставали мы.
Мы жили у болота, на том месте, где нас оставили конвоиры. Но кто-то сказал, что неподалеку есть река. Прошли по лесу около километра и дошли до верховья ЯгылЯха. Река неширокая, покрытая льдом. Правый берег – высокий, поросший лесом, левый – низкий, болотистый. Облюбовали для нового местожительства высокий мыс и стали строить избушку.
Работали отец и мы – трое старших братьев. Валили деревья, нашли мох для стен под толстым слоем снега. Потолок сделали из жердей, покрыв их мохом и травой. А вот с землей было хуже – как ее, мерзлую, взять? Пришлось разжечь костер, который горел днем и ночью. За сутки земля немного оттаивала, и ей засыпали потолок. Получилась небольшая, 4х5 метров, избушка.
Сделали дверь и маленькое окно – по размеру стекла от фотокарточки. Вместо печки использовали железную ванну. Вырезали в ней дверку, сделали на четырех стояках полку. Насыпали на нее слой глины. Вот и получилась печка. Топилась она по-черному, дым выходил в открытую дверь. Хоть и неудобно, но согреться можно и спать теплее.
Были у нас нары из жердей – от стены до стены. На них играли в дурачка, рассказывали побасенки, больше заняться было нечем.
С питанием становилось все хуже. Что из дома взяли – кончалось. Как-то мы набрели на охотничью избушку, где был лабаз – тайник с продуктами. Охотник продал нам часть своего запаса: муку и сушеное мясо. А вот коня кормить было нечем. Выкапывали из-под снега прошлогоднюю траву, резали тонкие ветки, и этим подкармливали животину. Но на таком пайке долго не протянешь. Его гибель горько переживал Костя.
Так и жили мы за болотами... Никто у нас не бывал, никто не интересовался: живы ли мы, чем занимаемся? Ни просвета, ни перспективы. И стали люди разбегаться, пока болота не оттаяли. Весной, когда уже сильно таяло, убежал и я. Добрался до родной деревни. Жил некоторое время у деда, но ни разу не ночевал в его доме. Боялся, что узнают и выдадут. Потом вернулся на родину и Костя…
Как-то дед попросил его выкопать небольшой погреб. Устал Костя и вечером никуда не ушел прятаться. Утром пришли активисты и забрали брата. Искали меня, но я был старше, хитрее. Ночевал у друзей в разных местах.
В ту ночь я находился в избе у знакомого охотника, увидел в окно, как ведут брата в милицию, и спрятался под кровать. Страшно было и тоскливо от того, что человек способен причинять зло другому человеку, даже такому безобидному как Костя.
Потом брат рассказал мне, что попал в СИБУЛОН (Сибирское управление лагерями особого назначения) и его сослали вниз по Енисею до Игарки. Заделался Костя рыбаком на три года.
Встретился я с ним только в 1936 году в Атаке, где обосновалась после ссылки наша семья. Костя с отцом ходили на лесосеку, делали дорогу, грузили лес на баржи.
Летом 1937 года нашу семью опять отправили в ссылку. На этот раз – в Таджикистан, в город КурганТюбе. В жарких краях нужны были хлопководы. Костя закончил краткосрочные курсы трактористов и работал на севе хлопка. Но и тут ему не повезло. Бригадир дал распоряжение – сеять хлопчатник разреженно. Это была его ошибка, а пострадал мой брат. Костю обвинили во вредительстве. И опять мой брат попал в лапы ГУЛАГа.
Когда началась война с фашистами, Родине понадобились защитники, и Костю отправили в штрафбат. Меня тоже забрали на фронт, где я получил от него письмо. Единственное. Потом у меня украли вещмешок, где хранилась тетрадь с адресами. Больше от брата писем я не получал. Уже после войны узнал, что Костя погиб.
Бедняге, нежно любившему всякого ягненка или теленка, так и не пришлось стать животноводом…
0 Комментариев